Печат

Достоевский - великий мыслитель планетарного влияния

Автор „Русия днес“. Пуб­ли­ку­вана в Как это было

Этот год юби­лей­ный для вели­кого рус­ского писателя-​философа Федора Михай­ло­вича Досто­ев­ского. В ноябре испол­ня­ется 200 лет со дня рож­де­ния писа­теля, а 9 фев­раля испол­ни­лось 140 лет со дня его смерти.

26 января (9 фев­раль по новому стилю) 1881 года, ночью, когда в доме все затихло, Досто­ев­ский, как обычно, рабо­тал в своем каби­нете. Слу­чайно он уро­нил на пол ручку, кото­рая тут же зака­ти­лась за этажерку с книгами. Он рез­ким движе­нием сдви­нул тяже­лую этажерку с места и у него нача­лось гор­ло­вое кро­во­те­че­ние. В сле­дующие два дня оно несколько раз повторилось.

По рас­сказу дочери писа­теля, нака­нуне у Федора Михай­ло­вича про­изошло тяже­лое объяс­не­ние с род­ствен­ницей о раз­деле наслед­ства бога­той тетки. Досто­ев­ский, всю жизнь нуж­давшийся, боялся, что та же участь постиг­нет и его детей. Разго­вор рас­строил писа­теля. Это, видимо, также ска­за­лось на его состо­я­нии. Но когда Досто­ев­скому ста­но­ви­лось легче, он, желая успо­ко­ить жену и детей, шутил, пока­зы­вал детям кар­тинки в новом жур­нале, гово­рил о пла­нах на будущее.

Писа­тель Боле­слав Мар­ке­вич вспоми­нал: „В глу­бине нека­зи­стой, мрач­ной ком­наты, его каби­нета, лежал он, оде­тый, на диване с заки­ну­той на подушку голо­вой. Свет лампы или свеч, сто­явших подле на сто­лике, падал плашмя на белые, как лист бумаги, лоб и щеки и несмытое темно-​красное пятно крови на его под­бо­родке… Дыха­ние каким-​то сла­бым сви­стом пре­ры­ва­лось из его горла, сквозь судо­рожно рас­крывши­еся губы. Веки были при­жму­рены как бы таким меха­ни­че­ским судо­рож­ным процес­сом поражен­ного орга­низма. Он был в пол­ном забытьи”.

В тот день Досто­ев­ский умер в 8 часов 38 минут вечера, в воз­расте пяти­де­сяти девяти лет. Анна Григо­рьевна, желая испол­нить волю мужа, решила похо­ро­нить его рядом с Нико­лаем Некра­со­вым на Ново­де­ви­чьем клад­бище. Род­ствен­ники Досто­ев­ского на сле­дующее утро после смерти писа­теля отпра­ви­лись в Ново­де­ви­чий мона­стырь, чтобы купить место на клад­бище. Насто­я­тель­ница мона­стыря запро­сила столь высо­кую цену, что семья писа­теля не смогла дать ее. Вече­ром того же дня редак­тор „Санкт-​Петербургских ведомо­стей” Вис­са­рион Кома­ров пере­дал Анне Григо­рьевне офици­аль­ное пред­ложе­ние Александро-​Невской лавры похо­ро­нить Досто­ев­ского на ее тер­ри­то­рии. Все рас­ходы лавра брала на себя. Вдова вынуж­дена была согла­ситься и выбрала место на Тих­вин­ском клад­бище мона­стыря рядом с моги­лой Васи­лия Жуковского.

1 фев­раля 1881 года к десяти часам утра весь район, где жил писа­тель, и при­легающие к нему улицы были запружены наро­дом, собравшимся про­во­дить тело писа­теля к месту погре­бе­ния. Цере­мо­ни­аль­ное шествие за гро­бом было назна­чено в сле­дующем порядке: учащи­еся почти всех петер­бург­ских учеб­ных заве­де­ний, и среди них оде­тые в парад­ную форму воспи­тан­ники Глав­ного Инже­нер­ного учи­лища, кото­рое окон­чил Досто­ев­ский; затем худож­ники, актеры, депу­тации из Москвы — всего было пред­став­лено более семи­де­сяти учре­жде­ний и обществ.

В конце две­на­дца­того часа по знаку рас­по­ря­ди­теля тра­ур­ная цере­мо­ния нача­лась. Гроб под­няли на руках род-​ные Федора Михай­ло­вича и неко­то­рые лите­ра­торы, среди кото­рых были пет­рашевцы Алек­сей Плещеев и Алек­сандр Пальм. До самой лавры гроб, уста­нов­лен­ный на носил­ках, несли дру­зья, поклон­ники писа­теля. За гро­бом шли род­ствен­ники, лите­ра­торы и далее много­ты­сяч­ная толпа, молча и благого­вейно прощавша­яся с писа­те­лем. Про­вожающих было пять­де­сят — шесть­де­сят ты-​сяч. Похо­рон­ная колес­ница, покрытая мали­но­вым бар­ха­том, ехала пустая.

Перед гро­бом несли множе­ство вен­ков, в том числе очень большие из живых роз и каме­лий — от города Петер­бурга. Венок сту­ден­тов уни­вер­си­тета был пере­вит белыми лен­тами, на кото­рых напе­ча­таны назва­ния глав­нейших про­из­ве­де­ний покой­ного писа­теля. Перед уни­вер­си­тет­ским вен­ком шел рек­тор Петер­бург­ского уни­вер­си­тета — друг моло­до­сти Досто­ев­ского про­фес­сор Андрей Беке­тов — дед будущего поэта Алек­сандра Блока. На венке от города Москвы была надпись: „Из сердца Рос­сии — вели­кому учи­телю”. Венок от акте­ров несли Нико­лай Сазо­нов и Мария Савина.

При­сут­ство­вавшая на похо­ро­нах писа­тель­ница Ека­те­рина Леткова-​Султанова вспоми­нала: „Одну минуту на Вла­ди­мир­ской площади про­изошел какой-​то пере­по­лох. При­ска­кали жан­дармы, кого-​то окружили, что-​то ото­брали. Моло­дежь сей­час же поту­шила этот шум и безмолвно отдала аре­стант­ские кан­далы, кото­рые хотела нести за Досто­ев­ским и тем отдать ему долг как постра­давшему за поли­ти­че­ские убеждения”.

В чет­вер­том часу процес­сия дошла до ворот Александро-​Невской лавры, и в ворота были впущены только лица, несшие венки, и пред­ста­ви­тели раз­ных учре­жде­ний. Наро­до­во­лец Иван Попов, бывший среди них, рас­ска­зы­вал: „В цер­ковь Свя­того Духа, где отпе­вали Досто­ев­ского, попасть было невозможно. У могилы также были толпы; памят­ники, дере­вья, камен­ная ограда, отде­ляющая ста­рое клад­бище — все было усе­яно при­шед­шими отдать послед­ний долг писа­телю. Сту­ден­тов про­сили очи­стить путь к могиле и место около нее. Мы с тру­дом это сде­лали и выстро­или венки и хоругви шпа­ле­рами по обеим сто­ро­нам про­хода. Служба и отпе­ва­ние про­должа­лись очень долго. В церкви было ска­зано несколько речей. Много­чис­лен­ное духо­вен­ство, александро-​невские пев­чие и монахи про­сле­до­вали к могиле, куда нам про­браться было уже невозможно. Речей я не слышал, но, взо­бравшись на дерево, видел ораторов”.

Спи­сок ора­то­ров был огра­ни­чен. Вспом­нили о моло­дых годах Досто­ев­ского, об аре­сте писа­теля, обряде казни, о каторге, о его труд­ной жизни, о том, что все это уско­рило гибель писа­теля. Выступавшие гово­рили об огром­ном таланте Досто­ев­ского, о том, что он своим твор­че­ством внес вели­кий вклад в рус­скую культуру. „Разошлись от могилы, — про­должает свой рас­сказ Иван Попов, — когда уже были зажжены фонари. Навстречу нам попа­да­лись группы людей, кото­рые после службы шли отдать послед­ний долг писа­телю. Это покло­не­ние памяти Досто­ев­ского про­должа­лось вплоть до 1 марта”. Напом­ним, 1 марта 1881 года состо­я­лось поку­ше­ние чле­нов „Народ­ной воли” на импе­ра­тора Алек­сандра II, при­вед­шее к гибели монарха.

В книге своих воспоми­на­ний Анна Григо­рьевна ДОСТО­ЕВ­СКАЯ ясно дает понять, что ее муж не пережил бы этого поку­ше­ния на государя-​императора. Вот ее мысли и сви­де­тельство одного из послед­них разго­во­ров с уми­рающим мужем. „Он попро­сил меня дать ему Еванге­лие. Это Еванге­лие было пода­рено Федору Михай­ло­вичу в Тобольске, когда он ехал на каторгу, женами декаб­ри­стов. Они упро­сили смот­ри­теля острога поз­во­лить им видеться с при­е­хавшими поли­ти­че­скими пре­ступ­ни­ками, про­были с ними час, „благо­сло­вили их в новый путь, пере­кре­стили и каж­дого оде­лили Еванге­лием — един­ствен­ной кни­гой, поз­во­лен­ной в остроге”. Федор Михай­ло­вич не рас­ста­вался с этою свя­тою кни­гою во все четыре года пре-​бывания в каторж­ных рабо­тах. Впо­след­ствии она все­гда лежала у мужа на виду на его письмен­ном столе, и он часто, задумав или сомне­ва­ясь в чем-​либо, откры­вал наудачу это Еванге­лие и про­чи­ты­вал то, что сто­яло на стра­нице. И теперь Федор Михай­ло­вич поже­лал про­ве­рить свои сомне­ния по Еванге­лию. Он сам открыл свя­тую книгу и про­сил прочесть.

Откры­лось Еванге­лие от Матфея: „Иоанн же удержи­вал Его и гово­рил: мне надо кре­ститься от Тебя, и Ты ли при­хо­дишь ко мне? Но Иисус ска­зал ему в ответ: не удержи­вай, ибо так над­лежит нам испол­нить вели­кую правду”. „Ты слышишь — „не удержи­вай”. Зна­чит, я умру”, — ска­зал муж и закрыл книгу.

Слова Еванге­лия, открывши­еся Федору Михай­ло­вичу в день его смерти, имели глу­бо­кий смысл и зна­че­ние в нашей жизни. Возможно, что муж мой и мог бы опра­виться на неко­то­рое время, но его выздо­ров­ле­ние было бы непро­должи­тельно: изве­стие о зло­действе 1 марта, несо­мненно, сильно потрясло бы Федора Михай­ло­вича, бого­тво­рившего царя — осво­бо­ди­теля кре­стьян; едва зажившая арте­рия вновь порва­лась бы, и он бы скон­чался. Конечно, его кон­чина и в смут­ное время про­из­вела бы большое впе­чат­ле­ние, но не такое колос­саль­ное, какое про­из­вела она тогда: мысли всего обще­ства были бы слиш­ком поглощены думами о зло­действе и о тех ослож­не­ниях, кото­рые могут после­до­вать в такой траги­че­ский момент жизни госу­дар­ства. В январе 1881 года, когда все было, по-​видимому, спо­койно, смерть моего мужа яви­лась „обще­ствен­ным событием”: ее опла­ки­вали самые раз­лич­ные по своим поли­ти­че­ским воз­зре­ниям люди, самые раз­лич­ные круги обще­ства. Необы­чай­ная торже­ствен­ность погре­баль­ного шествия и похо­рон Федора Михай­ло­вича при­влекла массу чита­те­лей и почи­та­те­лей из среды лиц, отно­сившихся рав­но­душно к рус­ской лите­ра­туре, и, таким обра­зом, воз­вышен­ные идеи моего мужа полу­чили зна­чи­тельно большее рас­про­стра­не­ние и над­лежащую, достой­ную его таланта оценку.

После кон­чины вели­ко­душ­ного царя-​освободителя, возможно, что и семье нашей не было бы ока­зано цар­ской мило­сти, а ею была испол­нена все­гдаш­няя мечта моего мужа о том, что бы наши дети полу­чили обра­зо­ва­ние и могли впо­след­ствии стать полез­ными слу­гами царя и оте­че­ства”. („Культура”)